Дни и ночи смешались в чумном году, от разрывов черным-черно. Тот, который сидит в нечистом пруду, наблюдает за старшиной. Не осталось патронов и нет гранат, чем вас, гадов, еще стрелять, старшина ни за что не пойдет назад, под ногами — его земля, старшине на последней ее черте хоть штыком бы кого-то снять, он кричит, задыхаясь, про сто чертей и какую-то в душу мать, медный крестик от пота прилип к груди, и подмоги не жди к утру, а своих никого, старшина один, а они еще прут и прут. Тот, который в пруду, потопил двоих, на троих не хватило сил, и еще вон, смотри, набежало их, будто кто-то сюда просил! Как тут станешь от смерти спасать людей, если смерти потерян счет? Кабы правда в пруду было сто чертей, так один, да и тот не чёрт...
Окликает звезда в темноте звезду, ветки шепчутся с тишиной. Тот, который сидит в нечистом пруду, наблюдает за старшиной. Там, где был он последним среди живых и последний рубеж держал, медный крестик давно зеленей листвы, до штыка дотянулась ржа. Под землею и каска лежит, и кость, в медальоне листок: Рязань. Изумрудной травой старшина пророс, и цветы у него в глазах, а в воде отражаются облака, и лягушка свое поет, а земле расцветать до тех пор, пока старшина стережет ее. Тот, который в пруду, выдыхает: «смог, без меня перегнул судьбу...» — и, крестясь, вспоминает слова из трех и пяти нецензурных букв.
(c)Ксения Герцен
https://www.facebook.com/glornaith/posts/1662694830657287